Понятия и нравы на Руси
В понятиях и нравах общества господствовали первобытные черты. Христианство все еще медленно распространялось, хотя наружно оно достигло тогда до Олонца и Вологды, до Камы, Вятки и Кубани. Ему противились даже такие чистокровные славяне, как вятичи и радимичи; а на окраинах, особенно на северо-востоке, язычники до того сохраняли свою силу, что избивали проповедников до самого Ростова. В Поволжье, в областях ростовской, суздальской и новгородской, было множество волхвов, которые отличались большою дерзостью и забирались вплоть до Киева. Новгородцы по-прежнему ходили колдовать в Чудь. Раз они до того поверили волхву, что хотели убить епископа. Тогда владыка вышел с крестом и воскликнул: «Кто за Христа, иди ко кресту!» К нему подошли только князь с дружиной. Князь спросил у волхва: «Знаешь-ли, чтоб будет завтра?» Волхв отвечал: «Все знаю». «А что будет нынче?»- «Нынче я сотворю великие чудеса». Тут князь разрубил волхва топором, и народ успокоился. Еще сохранялись в чистоте языческие верования, обряды и понятия. Там и сям приносили жертвы древним божествам и ставили идолов, имели по две жены и венчались по языческим обрядам. Моровую язву считали ударами нежити, летающей по воздуху. Женщины особенно «чародействовали отравою и другими бесовскими кознями». Богачи заводили домашнего попа для каждодневного обряда, а держали его впроголодь, на положении холопа, и совершали на его глазах всякие непотребства. Народ валил в церкви, где поминалась «во Христе братия наша», а всякого иноземца считал «поганым» и учинял дикие расправы с поляками и евреями в Киеве, с немцами в Новгороде.
В нравах сохранялась прежняя грубость. Мужчины пьянствовали, бранились и развлекались кровавыми кулачными боями. Столь-же груба была женщина: ненависть к злым женам служила любимым предметом письменности того времени. Безнравственность проникала даже в монастыри, где завелась частная собственность: ссора, зависть и алчность проявлялись особенно при избрании игумена, которое принадлежало самой братии. Иногда в обителях задавались пиры, на которые приглашали мирян, мужчин и женщин: тут гремели трубы, дудки, сопели и гусли; давали представления ученые медведи и обезьяны; пели, плясали и отпускали грязные шуточки «скоморохи», которые составляли целые артели. Словом, уже вырабатывался тип монаха-тунеядца и бражника. У бояр и князей часто встречалось только наружное благочестие, а рядом с ним — нарушение клятвы, убийства, преследования и ограбление монахов. Владимирко галицкий сказал на упреки в измене крестоцелованию: «Что мне сделает этот маленький крестик?» и пошел к вечерне. Чем далее на северо-восток, тем неприветливее нравы княжеские. А о грубости дружины можно судить по поведению галицких сановников: чтобы показать свою боярскую спесь, они нарочно ездили к князю во дворец в одной рубахе, а на пирах плескали ему вином в глаза. Война отличалась первоначальною лютостью: истязали послов, убивали пленных, опустошали мирные села, переводили целые города с места на место. А охота стала даже более жестокою: развилась травля. Ее напоминали подвиги повольников. Впрочем, язычество проявлялось у нас в нравах не сильнее, чем на Западе, куда христианство было принесено гораздо раньте. И среди этого грубого общества уже образовался слой людей с новыми понятиями и нравами. Во главе его стояло духовенство. Оно разрешало наивные сомнения своих духовных чад. Так, на вопрос: «Можно-ли одеваться в шкуру несъедобного зверя?» отвечали: «Да ходи хоть в медвежине!» Владыки увещевали помягче обращаться с холопами, не продавать в рабство, не уродовать ходящих к волхвам; они даже возбраняли «паломничество» — хождение к святым местам. Среди них появлялись такие личности, как митрополит Климент, который увлекался эллинизмом.
Правда, понимание христианства было внешнее. До того придерживались буквы догматики, что того же Климента поносили за внесение суемудрия или философии в богословие. На первом плане стояло обрядовое благочестие. Рядом с византийскими святыми и мощами, явились собственные, и во главе их Борис и Глеб. Тела братьев-мучеников лежали до тех пор вне церкви, в Вышгороде, пока не вышло пламя из-под ног одного иноземца, ставшего на их могилу: тогда они были вырыты и положены в богатые раки, в особой церкви. У этих мощей стали совершаться чудеса, слава которых разнеслась по всей Руси; и отовсюду стали стекаться богомольцы в Вышгород. Храмы Бориса и Глеба возникали почти по всем русским городам и даже в Византии. Значение мощей видно также из того, что Изяслав II, чтобы подавить сопротивление епископов, поставляя Климента в митрополиты, благословил его главою св. Климента. Столь же важное значение придавалось постам. При Боголюбском суздальский епископ Леон постановил, что нельзя есть мясо в большие праздники, если они случатся в среду и пятницу. Он упорно сопротивлялся Андрею, который просил у него разрешения есть мясо в эти дни, и был выгнан. Пошел великий соблазн по всей Руси: князья и духовенство разделились в мнениях. Наконец, был созван собор в Киеве, на который съехалось до 150 иерархов. Внешний взгляд на благочестие выражался и в прежнем почитании монашества, как идеала жизни, причем монах представлялся прежде всего подвижником. Но и при таком взгляде, христианство было нравственною силой: умерщвление плоти во имя идеи — первый и естественный выход из воззрений чувственного язычества. Сверх того, тогда возникало и более глубокое понимание христианского идеала. Об этом свидетельствуют уже указанные увещания владык. Тогда признали, что можно спасаться в миру, и что хороший человек должен быть праведником, «ходить по правде», т.-е. жить честно, не обижать ближнего. Женщина больше прежнего считалась другом и равною мужчине: она работала, совещалась и пировала с ним, как свободная, а не затворница. Все осуждали кровопролитие, алчность и «крестопреступление» или вероломство: убиение Бориса и Глеба и ослепление Василька произвели потрясающее впечатление на народ. В среде грубых служителей власти видим тысяцкого Яна Вышатича с женой, которые жили, как праведники, и были отрадой св. Феодосия. У князей было сознание христианского идеала и нередко раскаяние, которое выражалось в стремлении к монашеству. Прежде, рядом с Ярославом, жившим уже в конце первого периода, народным героем был князь-богатырь Святослав; теперь же идеалом князя стал труженик и ревнитель просвещения Мономах.
«Русская история», А. Трачевский, 1895